В Нижнем Новгороде вышла в свет книга:

Максим Горький и писатели провинции / Сост. В.А. Гурьев. – Нижний Новгород: ООО «БегемотНН», 2017. – 176 с., ил.

Издательский проект осуществлен при содействии Правительства Нижегородской области в рамках Программы финансовой поддержки книгоиздательства.

 

МАКСИМ  ГОРЬКИЙ 

И  ПИСАТЕЛИ  ПРОВИНЦИИ

 

 

В.А. ГУРЬЕВ

ИХ ОБЪЕДИНЯЛ ГОРЬКИЙ…

Провинциальная российская словесность богата самородками. Достаточно интересна литературная составляющая современного Богородского района Нижегородской области, расположенного на части территорий бывших Нижегородского и Горбатовского уездов Нижегородской губернии. В самом Богородске (в то время селе Богородском) родился Фёдор Алексеевич Желтов (1859–1937), промышленник, пастырь местной общины секты духовных христиан (молокан) и крестьянский писатель; на литературную стезю его благословил Лев Николаевич Толстой, с которым Фёдор Алексеевич переписывался почти двадцать два года, посещая время от времени великого старца. Достойные внимания поэты, прозаики, журналисты и краеведы – Николай Иванович Новиков (1879–1933) и Александр Андреевич Белозеров (1883–1954) – появились на свет соответственно в деревне Кусаковке и селе Ефимьеве. «Дверью путей» своих называл родное село Дуденево на Оке замечательный литератор Николай Степанович Власов-Окский (1888–1947), издавший более двадцати книг стихов и прозы в Нижнем Новгороде, Твери, Москве; его богатое писательское наследие открывается сейчас заново. Пути земляков порой пересекались. Например, Н.С. Власов-Окский был знаком с каждым: к Ф.А. Желтову в Богородском приходил за советом, а с Н.И. Новиковым и А.А. Белозеровым не единожды встречался в Нижнем по газетной работе. Белозеров и Новиков дружили по-настоящему; оказавшись после революции в разных, неблизких городах, продолжали общение на эпистолярном уровне вплоть до безвременной кончины Николая Ивановича. Всех же их объединяло доброе отношение к Алексею Максимовичу Горькому, который, пусть и в разной степени, оказал влияние на жизненные и литературные судьбы писателей.

Сильное впечатление на Ф.А. Желтова Алексей Максимович произвел еще в пору своего раннего творчества; в первой половине 1890-х они несколько раз встречались на нижегородской квартире врача и общественного деятеля Владимира Николаевича Золотницкого. Н.И. Новиков и А.А. Белозеров принадлежали к писателям горьковского круга начала XX века, когда Алексей Максимович, находясь в Нижнем Новгороде, помогал обрести свой голос поэтам и прозаикам, вышедшим из рабоче-крестьянской среды. Лишь Н.С. Власов-Окский не смог увидеться с А.М. Горьким и хотя бы раз поговорить с ним; он был младшим среди писателей- земляков, и когда первые литературные опыты Николая Степановича появились в нижегородских газетах, Алексея Максимовича уже не было не только в родном городе, но и в России. Их своеобразная «встреча» произошла в 1913 году на страницах газеты «Судоходец», которую редактировал знакомый Горького Федор Павлович Хитровский; Н.С. Власов-Окский был в то время штатным сотрудником издания, тогда как Алексей Максимович публиковал здесь главы из своей новой повести «Детство». Упоминания о великом писателе-земляке буквально рассыпаны в поздних произведениях Николая Степановича.

В настоящей книге – по числу авторов она состоит из четырех разделов – представлены сведения о писателях, а также их произведения, по большей части мемуарного характера, об Алексее Максимовиче Горьком. Замечу, что предложенные отрывки из автобиографических повестей Н.С. Власова-Окского «В сказочную страну» и «Новый путь» по сути – воспоминания автора о беседах с квартирными хозяевами в Богородском и Нижнем Новгороде, содержащие не только сведения из жизни Алексея Максимовича, но и мнения рассказчиков о писателе. Кроме того, в каждом из разделов помещены письма, представляющие собой как послания самих авторов, так и адресованные им корреспонденции, имеющие отношение к различным ситуациям вокруг имени знаменитого нижегородца. Более других в книге отведено места А.А. Белозерову. Именно ему принадлежат исследовательские статьи о выдающемся писателе, заложившие основу горьковедения как науки. За более чем сорок лет, начиная с 1909 года, из-под его пера вышло немало материалов об А.М. Горьком документально-биографического, мемуарного, событийного, литературно-критического характера. Значительная их часть собрана в настоящем издании.

В заключение хочется выразить надежду, что данная книга сможет обратить внимание читающей публики на литературу российской, в нашем случае – нижегородской, глубинки, для представителей которой наставником явился Алексей Максимович Горький.

 

<…>

 

ПИСЬМО

Ф.А. ЖЕЛТОВА К В.Н. ЗОЛОТНИЦКОМУ

19/VI.1928

Уважаемый Владимир Николаевич.

Очень Вам благодарны за Ваше письмо из Москвы с извещением о приезде Алексея Максимовича, которого очень хотелось бы повидать, но не знаю, возможно ли это будет.

Посылаю при сем на его имя письмо, которое и прошу Вас вручить ему, как он приедет в Нижний.

Мне пришлось лично видеться с ним у Вас на квартире, куда Вы меня приглашали во время ярмарки, но это было очень давно, но очень хорошо помнится. Под влиянием чтения его произведений мне пришлось написать тогда посылаемое теперь ему «Слово к Человеку», о чем я как-то Вам говорил. Прежняя цензура тогда это не пропустила, и у меня до сих пор эта запись лежала, и я все хотел отослать эту запись Ал. М-чу в Сорренто, а теперь вручите это ему вместо моего искреннего привета.

С уважением к Вам,

Ф. Желтов

 

 

<…>

А.А. БЕЛОЗЕРОВ

К БИОГРАФИИ М. ГОРЬКОГО

 

16 марта минул 41 год со дня рождения всеми признанного крупного талантливого писателя-нижегородца Алексея Максимовича Пешкова – Максима Горького. Пользуясь случаем, приведем здесь некоторые сведения о том, как М. Горький сделался нижегородским сословно цеховым ремесленником. Данные об этом извлечены нами из архива нижегородской ремесленной управы.

В «семейном списке» управы (Алфавит № 2) под № 13б мы находим: «Красильного цеха Пешков Алексей Максимович, рожденный 16 марта 1868 г. (некоторые биографы Горького считают годом его рождения 1869 год, но это неверно), причислен согласно предписанию казенной палаты к нижегородскому цеховому обществу 1873 года, 27 февраля, за № 4,319-м», т.е. причислен на пятом году от рождения.

На противоположной странице значится приписанной «его мать Варвара Васильевна» с позднейшей отметкой: «умерла» – без обозначения числа, месяца и года. В отметке о сословном происхождении А.М. Пешкова говорится: «Пермский мещанин». Позднее в формуляре сделана приписка: «причислена к нижегородскому цеховому обществу его жена Екатерина Павловна и его сын Максим, рожденный 27-го июля 1897 г.».

Судя по технике записывания в «семейный список» причисленных к ремесленному обществу лиц, А.М. Пешков почему-то был пропущен и вписан позднее на основании разысканных бумаг казенной палаты, потому-то его формуляр и значится под № 13б в неестественно узкой рамке, а под № ровно «13» значится другое лицо.

Нам удалось разыскать в архиве «Дело нижегородской ремесленной управы о причислении разных лиц в нижегородское цеховое общество в 1873 г.», в котором мы находим выцветшую от времени бумагу «нижегородской казенной палаты за № 4,318 от 27 февраля, 1873 г.», полученную управой 5 марта того же года, и в которой говорится: «пермскую мещанскую вдову Варвару Васильевну Пешкову, 27 лет и 3-х месяцев от роду, с неревизским сыном ее Алексеем Максимовым, рожденным 16 марта 1868 г., согласно рапорту оной управы от 30-го декабря прошлого 1872 г., за № 494 и приложенным документам, – казенная палата причислила с начала 1873 г. В нижегородское цеховое общество – Пешкову для народного счета и неревизского сына ее Алексея, тоже для счета, до следующей ревизии; о чем дает знать ремесленной управе, с тем, чтобы она взыскала с Пешковой за негербовую бумагу, употребленную по сему делу, за четыре листа 1 р. 60 к. и отослала в местное казначейство».

За сим следует «определение управы»: «Определено поручить старшине красильного цеха Варвару Пешкову с сыном Алексеем включить в оный цех для счета и взыскивать гербовые пошлины».

В другой, также выцветшей, архивной книге находим поступившее «27-го октября, 1872 г.» «в нижегор. ремесленную управу, пермской мещанской вдовы Варвары Васильевны Пешковой прошение», изложенное на гербовой бумаге в следующих выражениях: «По постоянному моему жительству в Нижнем-Новгороде, желаю я с сыном моим 4-х лет Алексеем Максимовым Пешковым приписаться в нижегородское цеховое общество; а потому прилагаю при сем паспорт умершего мужа моего и метрическую выписку о рождении и крещении сына моего (в церкви Варвары Великомученицы, что в конце Дворянской улицы) Алексея, – ремесленную управу покорнейше прошу о причислении меня с сыном Алексеем в цеховое общество и учинить надлежащее распоряжение. К прошению пермская мещанская вдова Варвара Васильевна Пешкова руку приложила».

По этому прошению управой был составлен приговор, который и был отослан 30-го декабря 1872 г., за № 494 на заключение казенной палаты, резолюцию которой мы привели выше.

А.М. Пешков давно уже числится в управе не «ремесленником для народного счета», а коренным цеховым. Чтобы стать цеховым, нужно иметь некоторый «ценз»: иметь свою мастерскую или звание мастера какого-либо цеха. Ни того, ни другого у Алексея Максимовича не имелось, хотя он и значится в красильном цеху. Управа полагает, что А.М. Пешков был зачислен цеховым или после ревизии, или же по потомству, – по дедушке. Об отце М. Горького – Максиме Савватиевиче Пешкове – сведений в управе не имеется, видимо, умер в звании пермского мещанина.

Что же касается дедушки Алексея Максимовича (старика Каширина), то он, по словам знавшего его лично теперешнего ремесленного головы, нижегородского старожила Р.И. Грибкова, – числился коренным нижегородским цеховым, состоя в одном с ним цеху, и имел знаменитую красильню. Коренастый старик Каширин, с рыжей бородой и умными, выразительными глазами, слыл, по словам г. Грибкова, за хорошего человека и пользовался среди цеховых большой популярностью.

С течением времени, когда А.М. Пешков появился в рядах литераторов, ремесленная управа, не замедлив воспользоваться этим, перевела Алексея Максимовича из 3-го разряда во 2-й, а потом и в 1-й, взимая с него ежегодно около 5 руб. ремесленного сбора. При этих условиях Алексей Максимович пользуется всеми правами цехового и может быть выбран во все учреждения управы. Алексей Максимович выправляет себе паспорт постоянно из нижегородской ремесленной управы и ежегодно присылает ремесленный сбор. По словам управы, Алексей Максимович является среди нижегородских цеховых аккуратнейшим плательщиком. Недоимок за ним не бывает.

Кстати сказать, ремесленная управа полагает обратиться к Алексею Максимовичу, как к нижегородскому цеховому, с просьбой о пожертвовании на постройку дома для призрения утерявших трудоспособность цеховых и ремесленников-рабочих.

1909

 

<…>

А.А. БЕЛОЗЕРОВ

К  ГОРЬКОМУ  ЗА  КНИГАМИ

 

<…>

Помнится, в конце лета 1903 года зашел я вечером к Якову Михайловичу Свердлову по обычным подпольным делам. У него сидело несколько своих ребят, и в числе их уже знакомые мне Николай Гурвич и совсем молодой типографский рабочий Алексей Ярцев. Разговор шел о слабом месте нашей работы – о книгах.

– Знаете что, ребята, – вдруг оживленно сказал Яков Михайлович, – надо идти за книгами к Максимычу. Без него у нас дело не двинется. А он достанет, это наверное...

«К какому Максимычу?» – подумал я и вопросительно взглянул на Гурвича, который, улыбаясь, заметил:

– Это он Максима Горького так величает. – И одобрил затею Якова Михайловича.

Недолго думая, собрались мы и пошли втроем – Свердлов, Гурвич и я. Мои товарищи были настроены деловито и весело, а я, признаться, робел (еще бы – идти к такому большому писателю прямо на квартиру и просить книг...)

В раздумье я не заметил, как мы прошли ряд улиц и очутились на Мартыновской: за Благовещенским училищем перед нами вырос двухэтажный, с большим мезонином, дом Киршбаума, обсаженный деревьями.

Мы попали удачно – Алексей Максимович был дома. Он встретил нас с приветливой улыбкой:

– Ну что, грачи, опять с докукой?..

По этой фразе и по простому, товарищескому обращению с моими спутниками, я понял, что Горький их уже знает, и мне стало как-то легче... А «грачи» возбудили во мне даже веселое настроение. В черных рубахах, в таких же сапогах и черных шляпах, к тому же оба спутника были очкастые (в синих очках), – мы действительно напоминали молодых грачей. Наблюдательный глаз писателя не пропустил этого. Но и сам Горький, подумал я, тоже похож на птицу, только не на грача, а на сокола: высокий, статный, в черной суконной блузе, подпоясанной кавказским ремнем, с черной шевелюрой волос, откинутых назад. Глаза серые, ясные и острые.

Алексей Максимович провел нас в столовую и спросил, не хотим ли мы чаю. Мы отказались. Вскоре перешли в комнату, заполненную книгами, – это был, очевидно, его кабинет. Там, к радости моей, сидел знакомый студент-ссыльный, народник Владимир Морковин (впоследствии секретарь «Русского слова»), брат моего первого учителя и друга, социал-демократа Бориса Морковина, арестованного жандармами и сосланного.

Яков Михайлович Свердлов и Николай Исаакович Гурвич подробно изложили нужду в хороших идейных книжках и подчеркнули срочность этого дела... Алексей Максимович внимательно выслушал и просил рассказать, как идет работа среди фабричных – канавинцев и сормовичей – и, как будто удовлетворенный ответами, сказал:

– Так, добре... Если связи и пропаганда пойдут и дальше в таком же роде и в таких размерах, да по всем городам – наше самодержавие протрясется недолго... К тому же и крестьяне уже начинают бунтовать. Ну а насчет книжек не беспокойтесь: это дело мы обделаем... Напишу в Питер и Москву, к издателям, подберем все, что можно... А пока вот захватите кое-что из этих...

С этими словами Алексей Максимович понатаскал из разных полок десятка полтора разных книг и брошюр и отдал нам.

– В другой раз придете – список занесите, каких книг надо, – добавил он. Потом, заметив мой разговор с Морковиным, спросил: – Новичок, должно быть, – стеснительный? Ну, ничего, скоро обработают...

А когда Морковин в шутку ответил, что я не совсем новичок, не первая «жертва Бориса», Горький рассмеялся и добавил:

– Тем лучше. Борис – дельный парень, только жаль, часто сам жертвой жандармов становится. Замытарят...

Прощаясь, Алексей Максимович крепко пожал нам руки и попросил в случае нужды заглядывать, не стесняясь. Ушли мы от Горького с радостным настроением, довольные удачной беседой и книгами, которые мы несли с собой и еще более – ожидаемыми.

<...>

Июнь 1936

 

 

<…>

Н.И. НОВИКОВ

ЗНАКОМСТВО  С  ГОРЬКИМ

<…>

Помню, когда я пришел в первый раз зимой 1899–1900 года к сотруднику «Нижегородского листка» Н.А. Скворцову за критикой на свои стихи, Николай Алексеевич первым долгом спросил меня:

– А вы не познакомились еще с Горьким?

– Нет, но очень хотел бы, – ответил я.

– О, это я устрою, – обещал Николай Алексеевич. – Он толк в стихах знает. Быть может, дадите что-нибудь из прозы – тут уж лучше его и не подыскать.

Знакомство состоялось 29 февраля 1900 года, это я твердо запомнил. Было пасмурное холодноватое утро, город еще спал, когда я и мой друг-учитель Василий Андреевич Завьялов позвонили на парадном горьковской квартиры. Жил писатель тогда на Полевой улице в доме Курепина. Помню, отперла прислуга и повела наверх; помню, в прихожую выглянула из зала какая-то старушка с ребенком на руках, а мы стояли в прихожей и, обтирая ноги, переглядывались: «Однако в какую рань притащились... Спит, наверное, Горький». Стеснялись перешагнуть в гостиную, – полы крашеные и чистые, не то что в наших хатах...

– А, вот и вы! Мне Николай Алексеевич говорил, – раздался вдруг басок.

Оглянулись: перед нами в раздвинутом угольнике портьеры стоял огромный парнище, немножко сутулый, длинноволосый и чрезвычайно приветливый. Его глаза, немного близорукие, излучали какую-то необъяснимую светлую ласку и пытливость: «А ну-ка, дескать, что вы за люди». Поражали тонкие белые пальцы, уверенность движений. Писатель был одет в темную блузу, перетянутую тонким ремешком, на ногах – кавказские бурки.

– Вот... проходите! — пробасил он и распахнул портьеру.

Мы прошли в гостиную. Василий Андреевич скромненько уселся на стуле около двери, а я опустился рядом с Горьким – он так хотел – на клеенчатый диван, стесняясь своего шубняка и огромных измызганных валенок, в которых я ездил в лес, ухаживал за скотиной и – за неимением другой обуви – посещал учителей. Горький не дал мне и опомниться, заговорил, весело, уверенно, засыпал вопросами.

– Ну, рассказывайте про деревню. Что мужики, как настроение?

Волнуясь, с прилившей к лицу кровью я стал рассказывать. Он слушал и поглядывал мельком на мой шубняк, красные рабочие руки, обмызганные валенки. Что-то соображал.

– А читали вы что?

– Много пестрого: Гуак, Бова, затем Пушкин, Толстой, Тургенев, Некрасов.

– Ого... Кто снабжал?

– Лубок покупал сам, когда приезжал с сеном в город. Потом перешел на книжки «Посредника». Ну, а настоящее... получал от учителей.

Алексей Максимович благодарно улыбнулся в сторону Завьялова.

– Ну а еще?

– Короленко, Глеба Успенского и... случайно... вас...

Горький поднялся, шагнул к книжному шкафу и, роясь в книгах, заговорил:

– Этого мало, конечно. Вам нужно, знаете ли, прочитать много основного... А то – обрывки: Гуак и – Тургенев. На что это похоже! Впрочем, я сам так начал. Вам про другие страны хорошо бы прочитать... Вы из этого что читали?

– Араго...

– Араго устарел. Гвинея, Сандвичевы острова и прочее. Про дикарей и матросов больше, но нет того, что нужно нам. Вы понимаете? Нужно знать, как живут культурные народы, как они управляются, как достигли новой жизни... Вот!

Горький ввернул мне кипу новеньких еще не разрезанных книг – серию «Как люди на белом свете живут» Водовозовой. Тут были германцы, французы, итальянцы, англичане, испанцы. Брошюрка Тимковского «Про Авося и Небося».

Простые книги – это я знал, но какие нужные и какой умелый подход! Тут уж я наверное узнаю, как живут крестьяне и рабочие заграницы, какие у них порядки и чета ли нашим.

А Горький ласково внушал:

– Книги вроде камешков. Вы кладите их на дороге, когда наметите путь. Помогает. Дороги у нас грязные, трудные, а книга – опора. Идите по ним вперед… Не останавливайтесь, – это вредно. От простых перейдете к сложным. А вы читали историю?

– Карамзина?

– О, нет... настоящую историю. А Карамзин, – тут Горький запнулся, подыскивая выражение. – Его история – лирика верноподданного, но не история, нет. Я вам приготовлю Трачевского. Ключевский для вас пока сложен.

– Но я надеюсь получить потом и Ключевского?

– Непременно! Вы будете приходить ко мне за книгами. А теперь покажите мне ваши стихи!

Я передал Алексею Максимовичу лист бумаги, свернутый в трубку. Он развернул и сутуло уткнулся в рукопись. Я застыл. Вспомнилась мысль Эмерсона (у Скворцова я уже прочитал Эмерсона, Шелгунова, Писарева, Эммануила Канта и Шопенгауэра): «Глупую и ненужную вещь вы узнаете с первых пяти строк, а дальнейшие десять покажут, стоит ли читать ее до конца».

Уф, это хорошо – Горький читает, кажется, до конца – догадался я и переглянулся с Завьяловым. Тот улыбнулся. Дело шло к развязке.

Горький распрямился и сурово сказал:

– Это ничего... вытанцовалось, знаете. Но есть неправильные ударения. Вот вы пишете снег кружи́тся, а нужно кру́жится... Но это пустяки. Главное в целом. И потом, зачем эти длинноты и сугубое желание поучать? В стихах это не годится. Там музыка, образность, сжатость формы, прежде всего.

Я слушал.

– В «Жизни» у Поссе... возможно, напечатаем. Толстый ежемесячник. Вы только скажите, сколько вам лет и где вы сейчас.

Я сказал, прибавив, что с завтрашнего числа поступаю в батраки в барскую экономию.

Горький чуточку задумался.

– Это ничего, что в батраки. В батраках, знаете, понаблюдайте жизнь. Пригодится. А там – перетащим в город.

Вышел я от Горького глубоко взволнованный, радостный, счастливый. Шел, не замечая улиц, прижимая к груди кипу книг, думал:

– Да, это не чета тем, – я вспомнил многих, кого читал: я бы к тем и не решился идти... А если бы и пошел, как бы приняли? А этот – свой, весь свой!

На другой день я был в экономии, бросал навоз на дровни, набивал парники, мотыжил чернозем и запивал все это кипятком, купаясь в клубах пара и аммиака. Образ писателя, ласковый и сильный, витал передо мной.

А вечером читал батракам о том, как живут другие люди на белом свете и завидовал:

– А мы-то как?

Батраки сравнивали свое и чужое и крыли матом свое...

<…>

1927

 

 

<…>

Н.С. ВЛАСОВ-ОКСКИЙ

НОВЫЙ  ПУТЬ

<…>

Ольга Филипповна и Павел пили вечерний чай. <…>

– Революционеров… лучше сказать – красных знала меньше… <…>

– А кого знали из писателей?

– Граве, Горького…

– Как? – даже рванулся с места Павел. – Вы и Горького знали?!.

– С детства его… Каширин, дед-то его, почти по-соседству с нами жил. Я тогда еще барышней была. Мой братишка в ту пору водился с Ленькой-то… Ох, и озорник был парнишка, прямо сорванец! Выйдет братишка на улицу с чем-нибудь лакомым, Пешков обязательно отнимет… Сколько раз дирала его за уши. Ухмыляется только во всю физиономию. «Вкусненького-то, – говорит, – всем хочется!..» Потом – бродяжил… Потом вернулся и поступил в писцы к присяжному поверенному Ланину. А с тем мы домами знакомы были. Мой-то покойный муж тоже адвокатом был… Ланин и поправлял горьковские рассказы в ту пору…

– Поправлял? Да ведь он до Нижнего печататься начал!.. «Макар Чудра» в Крыму напечатан был…

– С «Чудрой» он далеко не уехал бы… – возразила Ольга Филипповна. – Здесь ему не только Ланин помогал, а и Короленко… Тот и выводить его начал по журналу «Русское Богатство»…

Павел знал, что Горький действительно служил у Ланина и что потом он посвящал этому Ланину свои печатающиеся рассказы. Так что версия о возможной помощи адвоката начинающему писателю-самородку могла быть вероятной… хотя бы со стороны синтаксиса. Ведь признавался же позднее Горький школьникам, что он никак не мог подружить с «ятем» и не был уверен, что ставит его в нужном месте!..

<…>

– Ну, а когда Горький стал уже в славе, тогда вы не встречали его? – спросил Павел.

– Видала однажды во время Нижегородской ярмарки… Высоченный, с длинными космами, в блузе и кожаных сапогах. Он и с Шаляпиным тут появлялся. Сама не видала, но знакомый говорил: идут они, говорит, Горький-то с Шаляпиным, по ярмарке пьяные и в два голоса басами громогласят:

 

Солнце всходит и заходит,

А в тюрьме моей темно…

 

А петь на ярмарке не полагалось. Сейчас же к ним – городовой: «Пожалуйте, – говорит, – в участок за нарушение общественной тишины и спокойствия». Горький ему: «Я, говорит, Максим Горький! Оставь нас в покое»… Не помогает. Тогда назвал себя Шаляпин. Ну, тот уже гремел на всю Россию. Его понаслышке и городовой знал. Тут уж он отступился от них.

Помолчала и добавила:

– А через эту блузу Горького в первоклассные рестораны на ярмарке не пускали. Требовалось надеть воротничок с манишкой. Таково уже было правило приличия. Ну, а он плюнет, выругается, говорят, а как требуют, одеться не хочет, лучше уйдет… Цену себе знал настоящую…

 

1947