.jpg)
8 НОЯБРЯ – ДЕНЬ ПАМЯТИ НИКОЛАЯ СТЕПАНОВИЧА ВЛАСОВА-ОКСКОГО
ПОЭТЫ УМИРАЛИ ТЯЖЕЛО.
НИКОЛАЙ СТЕПОНОВИЧ ВЛАСОВ-ОКСКИЙ
О как, о, как мы расточительны!
Ведь каждый миг, как луч из тьмы,
Для нас как будто незначительный,
Назад вернуть не в силах мы!
Вся жизнь проносится видением,
И вот споткнулись у межи…
Тогда вздыхаем с сокрушением:
– Ужель конец? Да разве жил?
Н. С. Власов-Окский
Последний, 1947 год жизни Николая Степановича Власова-Окского был годом сорокалетия литературной деятельности поэта: 28 февраля (13 марта по новому стилю) 1907-го в нижегородской газете «Народная мысль» впервые опубликовали его поэтическое произведение – стихотворение «Русь».
К юбилею Николай Степанович подготовил итоговый поэтический сборник «Жар-птица». Следует отметить, что с 1931 года Власов-Окский как ни старался, не смог издать ни одной книги. Не помогали ни положительные рецензии на его поэтические сборники «Лазурь» и «Золотой простор» Ивана Алексеевича Новикова и Сергея Митрофановича Городецкого, ни благожелательные отзывы о книге литературных воспоминаний «Отошедшие» и автобиографической повести «Сказочная страна» Константина Александровича Федина и Константина Георгиевича Паустовского, ни членство в Союзе советских писателей СССР с 1943-го.
Здоровье поэта было сильно подорвано: из-за прогрессирующего общего склероза он с трудом ходил, большую часть времени проводя в постели. В мае 1946-го умерла жена Мария Сергеевна. И хотя в московской квартирке на Пятницкой бок о бок с ним жили младшая дочь Евгения и сестра Александра, формально прописавшаяся к брату для ухода за ним, Власов-Окский чувствовал себя одиноко. В немногих сохранившихся страничках из дневника второй половины 1946 года, озаглавленного «Последние строки», можно прочесть: «…я совершенно беспомощен. Иногда некому сходить в аптеку. Александрия (так Николай Степанович называл сестру) часто отказывается пойти туда. Значит, ни хлеба, не лекарства. <…> Доколе такое. И скоро ли я поднимусь на ноги» [1]. Положение спасала иногда старшая дочь Галина, еще до войны вышедшая замуж и давно живущая отдельно…
Но вопреки всему поэт, прошедший в юности суровую бурлацкую школу, не сдавался… 8 августа 1946-го он направил в Союз писателей заявление, где просил «свою родную организацию» о содействии в издании «именинной «Жар-птицы». Тут же выражал пожелание, чтобы книга, содержащая стихи «почти уже… в историческом плане», рецензировалась и редактировалась «не акмеистами, футуристами и др. «истами», а людьми, способными «войти в душу стихов, написанных почти на протяжении полвека». Упоминал и об автобиографической повести «В сказочную страну»: одобренная по сектору классической литературы, она уже достаточное время лежала в Детгизе – заключать издательский договор с автором не спешили. Заканчивалось послание просьбой сообщить о судьбе рукописи «Жар-птицы», которая и прилагалась к заявлению [2].
После более чем трехмесячного бесплодного ожидания ответа из ССП СССР Н. С. Власов-Окский сделал отчаянный шаг, написав Андрею Александровичу Жданову, на тот момент председателю Совета Союза Верховного Совета СССР, с которым был знаком по работе в Твери и Нижнем Новгороде, о чем несколько позже рассказал в своей последней автобиографии:
«…мобилизация <…> на военную службу…
меня призвали в последнюю очередь и отправили в пехотный запасный полк, находившийся в Твери.
Здесь я проболтался нестроевым солдатом до февральской революции.
После февральской я был избран в совет солдатских депутатов, и меня уполномочили принять деятельное участие в редакции губернской советской газеты.
Так до 1922 года я был членом редакции «Тверской правды» <…>
В эти годы я познакомился здесь с Андреем Александровичем Ждановым, и не только познакомился, но некоторое время и работал вместе с ним. Андрей Александрович в ту пору был видным работником Тверского губкома партии.
Вследствие болезни ответственного редактора газеты губком уполномочил тов. Жданова редактировать газету. Так мы стали работать с ним, он – на передовицах, я – в художественном отделе газеты.
Сидя за соседним столом, я удивлялся работоспособности Андрея Александровича и его умению распределять свое редакционное время; такту, умению ободрить, вдохновить людей. А время было очень тяжелое, голодное время. <…>
Переехав в Нижний Новгород, я стал работать в редакции губернской газеты «Нижегородская коммуна» <…>
Осенью 1922 года сюда назначили секретарем губкома А. А. Жданова.
Он зашел в редакцию и, узнав, что я работаю здесь, завернул в комнату, занимаемую мной, с возгласом:
– Как тут живут братья-писатели?!.
После этого посещения мне вместо комнаты была предоставлена квартира. Но видеться с таким внимательным деятелем мне пришлось уже редко…» [3]
В результате обращения к Жданову 4 декабря 1946 года из правления ССП Николаю Степановичу было направлено послание за подписью инспектора отдела печати Союза писателей А. Лациса. В нем говорилось: «Уважаемый Николай Степанович! А.А. Фадеев просит Вас прислать в Союз на его имя рукописи / «Жар-птица» и «В сказочную страну» /, о которых Вы писали товарищу Жданову» [4].
Казалось, все решено. Оставалось лишь терпеливо ждать, пока будут соблюдены необходимые формальности, после чего «именинная» книга увидит свет. В феврале 1947-го пишет автобиографический очерк «Сорок лет» и в надежде увидеть его напечатанным отправляет Константину Федину, лишний раз напоминая о «Жар-птице». Однако ответное письмо Константина Александровича от 10 марта не слишком обнадеживало. «Если Вы наблюдали, – писал Федин, – за последние годы никто из праздновавших свои юбилеи не бывал отмечен в печати помещением какой-либо биографической заметки. Даже крупнейшие писатели не удостоились статей в газете, журналы же вообще не касались юбилейных дат, если это не относилось к покойным «классикам». Понятно, что рассчитывать на использование Вашей статейки в печати нельзя. Что касается Вашего нового сборника, то с тех пор, как мы с Вами в последний раз говорили, ничего не изменилось. Существует одно изд-во, которое издает сборники стихов. Процедуру Вы знаете: надо ожидать отзыва рецензента изд-ва на рукопись, затем – решения редакц. Совета. От этого никуда не уйти» [5]. Памятуя о попытках Николая Степановича определиться на лечение в санаторий Литфонда, Константин Федин сообщает, что хлопотал по этому вопросу, но в то же время просил Николая Степановича лишний раз настойчиво обратиться к лечащим его врачам о содействии.
С расположенным в подмосковном Ховрине санаторием Литфонда дело сладилось. После полученного лечения Н.С. Власов-Окский почувствовал себя настолько хорошо, что примерно через три недели по возвращении домой мог совершать небольшие пешие прогулки по улице, о чем не преминул написать в своем очередном дневнике, от которого, увы, так же, как и от «Последних строк» сохранились лишь отдельные странички:
«30 мая. Наконец-то! Сегодня я в первый раз после моей тяжелой и продолжительной болезни вышел на улицу! Полегонечку пошел, опираясь на палку, по своей Пятницкой улице, дошел до Курбатовского переулка, завернул в знакомый мне скверик и посидел там минут 15 на лавке под солнцем. Впервые за восемь месяцев на улице и под солнцем! Обратно пошел смелее и не отдыхал до самого нашего парадного. Уже только здесь посидел минут 10 на знакомом мне бревнышке, около флигеля. А потом стал не спеша подниматься на свой третий этаж. Особенного утомления не почувствовал. <…>
31 мая. Сегодня снова выходил не только на лестницу, но и на улицу, причем уже в другом направлении – в сторону бывш. Совторгфлота, но пересекать Климентовский переулок не решился, да и врач отговаривал: могут задавить машины. Между тем, мне необходимо было купить папирос. Я нашел выход: попросил купить папиросы мальчиков. А сам в это время посидел под солнцем на лавочке у соседнего дома. Следовательно, и прогулялся, и – с папиросами» [6].
Радость от улучшения физического самочувствия оказалась недолгой. В начале июня Николай Степанович получил машинописную копию рецензии на «Жар-птицу», завизированную в издательстве 30 мая, и снова оказался в постели…
Рецензировать книгу было поручено Вере Моисеевне Инбер, знакомой Власова-Окского по «Цеху поэтов» Сергея Городецкого, позже примкнувшей к Литературному центру конструктивистов. Когда читаешь рецензию, создается впечатление, что рукой Веры Моисеевны водила коллективная обида руководства ССП СССР за обращение Николая Степановича к представителю высшего эшелона власти. В ней практически не идет речь о художественных достоинствах или недостатках книги, но осуждаются взгляды автора «Жар-птицы», причем настолько бескомпромиссно, что рецензия напоминает политический донос, против которого даже Жданов бессилен. Привожу этот документ полностью…
«ЖАР-ПТИЦА. Ник. Власов-Окский.
Поэтический облик Власова-Окского незлобив, задушевен, лиричен. Сельская тишина, солнце над полями, родная хата, родная река, кроткая жалоба на горькую долю, бесхитростная радость жизни – таковы отличительные черты поэзии Власова-Окского.
Такая поэзия не претендует на глубину. Она не богата мыслями. Но при всей своей скромности она все же задевает какую-то из «сердечных струн». Вернее – задевала.
Поэзия такого рода недолговечна. Именно это и случилось со стихами Власова-Окского.
Читая сборник стихов старого поэта, испытываешь искреннее желание выбрать из него хотя бы небольшую книжку. Но, увы, и это не представляется возможным. Даже в ретроспекции все это недостаточно хорошо, наивно. Поэтика обветшала, образная система устарела.
Доесенинская, скорбная, безответная деревня глядит на нас со страниц сборника. Но поэту она представляется чистым раем.
«Больной» город противопоставляется «здоровой» деревне.
Что ж, такова наша доля,
Коротки наши пути…
Нужно ли было мне с поля
С песнями в город идти? /Стр. 119/
спрашивает себя поэт. И в ряде строк отвечает, что не нужно.
Я покидаю город чадный,
Который в тягость мне давно. /129/
Отдельные вещи – явное подражание Есенину: «Телок». /139/.
Стихотворение «Вертоград», делающее попытку философски осмыслить мир, неприемлемо для нас.
Мир наш разве не причуда?
Разве он не вертоград?
«Во ржи» /160/ поэт говорит о своей душе:
И все ей мило, все ей дорого.
Пред ней весь мир – в цветеньи ржи.
Она не знает злого ворога,
Не ведает вражды и лжи.
Даже с учетом даты написания этого стихотворения /видимо, 26 год/ мы не можем согласиться с ним.
В том же году было написано стихотворение «Цветной шатер».
Я верю, братья, в чудеса:
На радость, пахарей лохматых,
Сойдут на землю небеса,
И солнце поселится в хатах. /164/
Но даже и в то время мы были далеки от мечты о таком «мужицком рае». Наступает 1943 год, а в деревне Власова-Окского не произошло никаких изменений:
Избы, как старушки,
Грезят о другом. /185/
Датированное 1943 годом – это стихотворение политически неверно…
Помимо всего прочего, в стихах много неточностей стилистических и смысловых.
Встало солнце из гробницы.
Стрелы яркие летят.
И ликующие птицы
Затрезвонили в набат. /191/
Но ведь мы знаем, что набат это сигнал бедствия и тревоги. Он никак не сочетается с ликованием.
«Пойте!» /202/:
С песней клокочет, как море,
Даже и серенький труд.
Это очень далеко от нашего понимания труда и роли песни.
4 июля 1944 года Власов-Окский пишет стихотворение «Если бы…» /209/ И уж само его название говорит о позиции поэта.
Все это вместе взятое делает сборник Власова-Окского чрезвычайно уязвимым.
При всем желании издать хоть что-либо из него, это /как я уже говорила/ – невозможно.
Вера Инбер» [7].
Вера Моисеевна знала, что поэт тяжело и, возможно, необратимо болен, но не пожелала хотя бы смягчить тон. Незадолго до написания рецензии она в коротком письме выражала сочувствие по поводу здоровья Николая Степановича и даже спрашивала о возможной с ее стороны помощи…
Полагаю, что копия рецензии на «Жар-птицу» была вручена Н. С. Власову-Окскому 5 июня. В этот день он сделал в своем дневнике следующую запись: «Сегодня первый раз за все эти дни не решился выйти не только на улицу, но даже и на лестницу: так разнервничался из-за созданной для меня обстановки, что едва не упал даже среди комнаты. Дошел до стола, только держась за передвигаемый мною стул. Выходит: одни лечат, а другие калечат» [6].
Если бы поэта расстроили близкие, он прямо обозначил бы их в записи, как сделал это раньше в «Последних строках». Здесь же, скорее всего, было нечто иное: поражение, в котором не хотелось признаваться даже самому себе и с которым трудно было смириться – отсюда сильные переживания, повлиявшие на самочувствие.
На следующий день болезнь обострилась, о чем опять-таки можно узнать из дневника: «А сегодня – еще хуже: пошел за кипяченой водой для принятия лекарства и упал среди комнаты. Долго не мог подняться даже при помощи другого. То начал было ходить по крутой лестнице и даже по улице, и вдруг не стали держать ноги даже на ровном полу! Отчего это вдруг такое? Сегодня к вечеру поспал около двух часов, а потом едва дошел до двери и до своего стола! Что это стало происходить со мною? Ведь такой неустойчивости ноги не было и до больницы! Ходил даже без палки!» [5] Последняя известная дневниковая запись относится к 8 июня 1947 года: «Так стал падать с ног каждый день. Что случилось…» [6]
Поэту оставалось жить ровно четыре месяца. Свидетельств об этом промежутке времени нет. Смог ли Николай Степанович встать на ноги и передвигаться хотя бы по комнате – трудно сказать. Одно известно наверняка: он продолжал работать… Отредактировал «Жар-птицу», убрав все указанные в рецензии стихотворения, и вновь представил книгу в издательство: увы, без результата. Закончил составление нового поэтического сборника «Тридцать рубинов», посвященного отмечаемому в 1947 году тридцатилетнему юбилею Октябрьской революции, по исходе которого – 8 ноября – поэта настигла смерть.
Николай Степанович Власов-Окский упокоился на столичном Даниловском кладбище рядом с женой Марией Сергеевной, урожденной Зайцевой, пережив ее всего на полтора года…
…16 ноября 1946 года он написал стихотворение…
Грустно над холмиком новым.
Мертвая, мертвая тишь.
Ты под холодным покровом
Сном нескончаемым спишь.
Тихо печальницы-вьюги
Служат унылый канон.
Чудится голос подруги.
Чудится медленный звон.
Спишь ты, моя дорогая,
Скорбный закончив свой путь.
Скоро могила другая
Сдавит здесь новую грудь.
Поэт чувствовал, что его одинокий век будет недолог…
ПРИЛОЖЕНИЕ
Н. С. ВЛАСОВ-ОКСКИЙ
Стихотворения из книги «Жар-птица»,
признанные В. М. Инбер политически неверными
Вертоград
/неприемлемо для нас/
Мир наш разве не причуда?
Разве он не вертоград?
Земь – коричневое блюдо,
В нём зелёный виноград.
Сколько радости для глаза!
Эти шири! Эта синь!
Высь – лазоревая ваза,
Обронила апельсин.
И звучат чуть слышным гудом
Ветровые голоса.
Между вазою и блюдом
Снеговые паруса.
А сквозь палевые листья
С разбугорья в тихий час
Как усладно морда лисья
Обвораживает нас!
Что, куда, зачем бывает –
Не расспрашиваешь ты:
Разве бабочка пытает
Ароматные цветы?
И идёшь неспешным шагом
Ты, влюблённый, по земле.
И восток, и запад флагом
Отмечают путь во мгле.
14 сентября 1924 г.
Москва
Во ржи
/поэт говорит о своей душе... мы не можем согласиться с ним/
Один в полях. Пора полночная.
Таинственная тишина.
И плещется струя молочная
Из голубого кувшина.
Во ржи извилистой тропинкою
Иду бездумно, не спеша.
И с каждой травкой, колосинкою
Перекликается душа.
И все ей мило, все ей дорого.
Пред ней весь мир – в цветеньи ржи.
Она не знает злого ворога,
Не ведает вражды и лжи.
Пройдет душа свое урочное,
И разольется вмиг она,
Как эта ласковость молочная
Из голубого кувшина.
28 января 1926.
Москва
Цветной шатер
/Но даже и в то время мы были далеки от мечты о таком «мужицком рае»/
Над ширью нив, над цепью гор
В просторе синем утонуть бы!
Меня манит цветной шатер,
Хранящий человечьи судьбы.
Вот здесь, меж вами, суета
И хитрая больная склока.
А там такая простота
С печатью мудрости глубокой!
Я верю, братья, в чудеса:
На радость пахарей лохматых
Сойдут на землю небеса,
И солнце поселится в хатах.
11 мая 1926.
Москва
Пойте!
/Это очень далеко от нашего понимания труда и роли песни/
Жизнь вдохновляется песней.
В песне лучится душа.
С песнею жизнь интересней,
С песнею жизнь хороша.
Пасмурен, кто не умеет
Песню сердечную петь:
Золото жизни темнеет
И превращается в медь.
С песней и в сумраке зори
Пламенным маком цветут.
С песней клокочет, как море,
Даже и серенький труд.
Пойте ж сердечные песни!
В песне лучится душа.
С песнею жизнь интересней,
С песнею жизнь хороша!
31 мая 1944
Если бы…
/И уж само его название говорит о позиции поэта/
Если бы с этим вот облачком
В даль бесконечную плыть!
Если бы солнышком-ведрышком
Родине милой светить!
Если бы жизнь непогодную
Светом горячим согреть!
О, как легко и свободно я
Мог бы тогда умереть.
4 июля 1944
Источники
1. Власов-Окский Н. С. «Последние строки» (страницы из дневника) // ЛА В. П. Черкасова, внука Н. С. Власова-Окского.
2. Власов-Окский Н. С. Заявление в Правление Союза советских писателей // ЛА В. А. Гурьева.
3. Власов-Окский Н. С. Сорок лет // ОПИ ГИМ. Ф. 429. Ед. хр. 111.
4. Письмо из Правления ССП СССР к Власову-Окскому Н. С. 4 декабря 1947 // ЛА В. А. Гурьева
5. Письмо Федина К. Н. к Власову-Окскому Н. С. 10 марта 1947 // ЛА В. А. Гурьева.
6. Власов-Окский Н. С. Дневник (отдельные страницы) // ОПИ ГИМ Ф. 429. Ед. хр. 120.
7. Инбер В. ЖАР-ПТИЦА. Ник. Власов-Окский // ЛА В. А. Гурьева.